Квентин Дорвард - Страница 169

169

Таким образом, в душе осуждая преступления Людовика и подлые методы его политики, на деле Квентин сам участвует в осуществлении замыслов короля, не препятствует им. Делает он это не потому, что сочувствует борьбе короля за объединение Фракции- до этого Квентину, наемнику, нет никакого дела: он просто служит, зарабатывает деньги, которые ему платит король, и отличается от других наемников тем, что в душе осуждает поступки Людовика. Вместе с тем, если внимательно прислушаться к тону, в котором говорит автор о Квентине, мы без труда обнаружим одну важную особенность: В. Скотт показывает Квентина мечтателем; в силу своей неопытности юноша многого не замечает и не понимает из того, что творится вокруг, не сразу отдает себе отчет в том, что и он должен, по замыслу Людовика, стать просто пешкой в политической игре.

Квентин старомоден по сравнению с придворными и слугами короля Людовика. Он живет представлениями и чувствами старинных рыцарских романов, а в его время уже вступали в силу новые экономические и политические отношения, которые беспрекословно подчиняли французскую жизнь все возраставшей власти денег.

Молодой шотландский солдат, бедный, но благородный, рыцарски влюбленный в прекрасную молодую графиню, сопровождает ее в опасном странствии по дорогам Франции и, оградив ее от всех опасностей, доставляет к блистательному двору Карла Смелого. Эта история напоминает эпизод из какого-нибудь старинного рыцарского романа, хорошо знакомого самому Квентину— их прилежному читателю, как узнаем мы от Вальтера Скотта. Весь этот эпизод, очень поэтический и трогательный, выглядит как резкий контраст по сравнению с реальной жизнью XV века. В ней царят взаимная ненависть, жажда власти и золота, самые подлые интриги, лицемерие и насилие. Шпионы, королевские палачи, пьяная наемная солдатня, подлая светская чернь, безжалостные и коварные государи— вот те люди, которые полностью воплощают в себе самые характерные черты эпохи, описанной в «Квентине Дорварде». С ними приходится сталкиваться Квентину, они ежедневно угрожают его жизни. Квентин узнает ич хищные повадки, обнаруживает их лицемерие, побеждает их своей храбростью и честностью.

Можно ли считать, что Квентин и его возвышенные чувства— выдумка, что Вальтер Скотт просто сочинил его? Нет, такое заключение было бы неверно. И в Квентине, и в старом бургундском рыцаре Кревкере, и в храбром французском воине Дюнуа еще сохраняются обреченные на гибель взгляды и мнения старого феодального мира, его предрассудки, его мораль, которая в действительности существовала в XV веке, хотя во многом уже изменялась под натиском новых— буржуазных— отношений, прежде всего под натиском растущей власти денег.

Вальтер Скотт считает, что в предрассудках старой рыцарской Европы было много красивого и гуманного. Конечно, писатель заблуждается, любуясь ими: они были порождены дикой и жестокой эпохой феодального произвола. Вместе с тем писатель не скрывал и того, что, уважая друг друга, рыцари были жестоки и надменны по отношению к людям других среловий, видели в себе людей высшей породы. Именно В. Скотт во многих своих романах, в том числе и в романе «Квентин Дорвард», показывает, как далеки были от каких бы то ни было моральных устоев феодалы-разбойники вроде Арденнского Вепря, как груб и беспощаден коронованный феодал Карл Смелый, в какой отвратительной форме проявляется надменность феодала в Людовике XI: в нем черты феодала сочетаются с бешеной жаждой наживы, со скопидомством истинного буржуа. Поэтому можно сказать, что В. Скотт изобразил уходящую феодальную Францию XV века во многом правдиво, с искренним стремлением быть близким к исторической истине.

Французская монархия XV века в изображении Вальтера Скотта— строй жестокий. Он держится на страхе народа перед королем Людовиком, его палачами и солдатами. Столица Франции в XV веке— это фактически еще не Париж, хотя Париж и тогда был крупнейшим городом страны. Столица там, где король и власть. В данном случае это зловещий замок Плесси-ле-Тур, мрачная резиденция Людовика, окруженная ловушками и заставами, охраняемая верными псами короля— шотландской гвардией. Французским воинам король доверяет меньше, чем иностранным наемникам. По этой колоритной детали читатель видит, как боялся Людовик своих подданных, ожидая от них мести за свою жестокость и коварство. Однако короля боятся не только простые люди: он внушает страх и знати, старому феодальному дворянству, которое вынуждено во многом подчиняться королевским законам, требующим полного повиновения и служения королевской власти. Конечно, и сам король феодал; более того: он— самый крупный феодал во всей Франции. Но, стремясь к полному единовластию, к еще большему могуществу, король сурово расправляется с теми феодалами, которые пытаются ему противодействовать. На феодальные владения Людовик смотрит как на свои земли, хочет распоряжаться в них единолично. На смену феодальному произволу приходит единый королевский закон, тоже жестокий и несправедливый, но единый для всей Франции: королевская власть преодолевает феодальную раздробленность Франции, соединяет ее в единое национальное государство.

Черты старой феодальной французской знати, сопротивляющейся политике Людовика, воплощены с наибольшей полнотой и яркостью в герцоге Бургундском — Карле Смелом. Бургундия в то время была самостоятельным богатым государством, довольно большим по территории, так как в нее входили некоторые земли, впоследствии отошедшие к Нидерландам. На территории герцогства Бургундского жило и французское население и фламандцы— народ германского происхождения, близкий к голландцам. Карл Смелый опирался на поддержку немецких и фламандских феодалов, которые боялись усиления Фракции и рады были тому, что герцог Бургундский готов вести борьбу с Людовиком не на жизнь, а на смерть за свои французские владения. Вместе с тем в землях, принадлежавших Карлу Смелому или находившихся в сфере его влияния, было немало богатых городов, которые готовы были поддержать политику Людовика, ослаблявшую деспотизм Карла Смелого.

169